На этой неделе в прокат вышел художественный фильм «Рай» Андрея Кончаловского, и по этому поводу необходимо сказать несколько слов.

Во время Второй Мировой войны судьба сводит трёх совершенно разных людей: русскую княгиню Ольгу (Юлия Высоцкая), эмигрировавшую после революции во Францию, сотрудничающего с немцами француза Жюля (Филипп Дюкен) и курирующего деятельность концлагерей офицера СС Хельмута (Кристиан Клаусс). Когда-то, в прошлой жизни, до начала военных действий Хельмут знал Ольгу, и был в неё тайно влюблён. Сейчас же она, обвинённая в укрывательстве еврейских детей, считает дни до вызова в газовую камеру.

После во многом экспериментальной (как минимум, для себя) работы «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» Кончаловский продолжает искать и нащупывать новые повествовательные приёмы и стратегии. Помимо формы (чёрно-белое изображение, плёнка старого формата 4:3), режиссёр деконструирует и содержание. Внушительную часть хронометража картины занимают интервью главных героев, рассказывающих о событиях от первого лица. Так объективное сплетается с субъективным, приближая и персонажей и зрителей к истинному пониманию (насколько это в принципе возможно) случившегося.

Академичность, внутренняя строгость и стройность «Рая» напоминает «Белую ленту» Михаэля Ханеке, с той лишь разницей, что австриец размышлял о зарождении фашизма, пристально всматриваясь в детство будущих сотрудников Гестапо и СС, а Кончаловский ведёт сказ и анализирует финальную часть порождённого ими ужаса. Все трое — Ольга, Жюль, Хельмут — рассуждают о возможности построения рая на Земле, находясь при этом в прижизненном аду. Горькое, ироничное и одновременно страшное столкновение смыслов. И дело тут не в физическом насилии (режиссёр не перегибают палку, не старается во что бы то ни стало шокировать), а в насилии ментальном и духовном. Когда один человек уничтожает другого, искренне полагая, что прав. Нацистская пропаганда и энергичность гитлеровских речей, в этом смысле, лишь следствие. Причина — глубинные механизмы человеческой природы.

Кончаловский очень точно рисует этот равнобедренный треугольник, где каждая из сторон (каждый из главных героев) делает свой выбор, и принимает его последствия. Внешнее — всего лишь проявление, зеркальное отражение внутреннего. У кого-то они совпадают, когда окружающая действительность синхронизируется с личным восприятием и взглядом на жизнь. У кого-то разнятся, когда никакие невзгоды не способны сломить веру и оптимизм. Выбор всегда остаётся за каждым конкретным человеком, будь то Вторая Мировая или спокойное мирное время.

Удивительно, но, приближаясь к 80-летнему юбилею, Андрей Сергеевич снял не просто один из лучших фильмов в карьере, но и одну из лучших отечественных картин последних лет. Второе это дыхание или третье — не важно. Важно, что это случилось. А ещё важнее поднятая режиссёром тема. Тема страшная, мучительная, но нуждающаяся в рефлексии. Из поколения в поколение, чтобы не забыть.

Великий Теодор Адорно однажды сказал, что писать стихи после Освенцима — варварство. Очень точные слова. Зато снимать такие фильмы как «Рай» можно. И необходимо.

На этой неделе в прокат вышел новый фильм режиссёра Тима Бёртона «Дом странных детей мисс Перегрин», и об необходимо сказать несколько слов. После автобиографической ленты «Большие глаза», где Бёртон вполне успешно поработал на новых для себя путях-дорожках, американец возвращается в родные пенаты мрачной атмосферности, впечатляющих визуальных образов и, что важнее всего остального, глубоких смыслов.

Формально перед нами драматическая сказка о детях с уникальными способностями, которых собрала под своим крылом Ева Грин, ожидающая нашествия злого Сэма Джексона с приспешниками (и когда враг придёт, ему, естественно, будет дан бой). Однако же фундаментальная деталь повествования, а именно время действия (пансионат мисс Перегрин проживает один и тот же день во время Второй Мировой), даёт ответ-подсказку к восприятию и пониманию того, о чём именно снимал Бёртон. Да, его «Дом странных детей» и сказка в том числе, но в первую очередь, это размышление о разрушенном детстве несчастных мальчишек и девчонок, родившихся в середине-конце 1930-х годов. Это взгляд ребёнка на ужасы фашизма и его последствия.

Режиссёр не просто один или два раза использует эту метафору, а выстраивает на ней весь фильм. Всё остальное (например, трогательное признание в любви гениальным братьям Квей или оммаж «Седьмому путешествию Синдбада» Нейтана Юрана) — её (метафоры) обрамление.

После «Трупа невесты» Бёртон попал в замкнутый круг самоповторов. Из плена удалось бежать два года назад. После выхода «Дома странных детей» можно смело утверждать: Тим свободен и он вернулся!